Творческая жизнь поэтессы Марины Цветаевой — страница 15

  • Просмотров 3700
  • Скачиваний 233
  • Размер файла 31
    Кб

жить”. Отсюда - роман поэта с небытием, роман, окончившийся в Елабуге (“Знаю: польщусь... Знаю: нечаянно В смерть оступлюсь...”). Признай, что кем бы ни был ты в сем мире, Есть нечто более прекрасное: не быть. Цветаева говорила о мельчайшем атоме, песчинке твердости и решимости, которая отделяет бытие от небытия (“Сказать? - Скажу! Небытие - условность”), так что они становятся чем-то текучим, между ними есть какой-то едва уловимый для

мысли переход, перетекание... Течь - бечь, бежать, преодолевать все границы и меры - значит причащаться божественного. О, его не догоните! В домовитом поддоннике Бог – ручною бегонией На окне не цветет! … Все под кровлею сводчатой Ждали зова и зодчего, И поэты и летчики – Все отчаивались! Ибо бег он – и движется. Ибо звездная книжица Вся – от Аз и до Ижицы – След плаща его лишь! Все, что остановилось, вошло в меру, замкнулось в себе,

сберегло себя, - утратило жизнь, упустило шанс преодолеть свою “хромоту” (пускай бы, как это происходит с нашим миром, хромой всадник при этом и мчался на быстроногом коне). Прикосновение к бытию немыслимо без соприкосновения с небытием: Хочу сойти в могильный мрак И грудь земли раскрыть я: Пусть ранит боль больней: то знак Веселого отплытья. Несет нас тесная ладья На брег иного бытия. Парадоксальность мировосприятия Цветаевой

заключается не в ее интуиции “неоправданности мира” (И. Бродский), а в тесном переплетении мистерий нисхождения и восхождения, что, собственно, и составляло сердцевину Элевсинских таинств. Чисто орфический мотив освобождения падшей души (“В теле - как в топи, В теле - как в склепе... Мир - это стены, Выход - топор...”), ее устремленности ввысь (“Поэма воздуха”) неразрывно связан у поэта с материнской жалостью ко всему от земли

оторвавшемуся (“Могла бы - взяла бы В пещеру - утробы”). Нам очень тяжело понять это единство, но поэт гораздо древнее всех “нас”, со всеми нашими “культурами”, ему открыто нечто, давно уже всеми позабытое. Вот это единство Деметры и Диониса и объясняет цельность поэтики Цветаевой, неразрывность ее устремленности за все границы (“Что же мне делать, певцу и первенцу... С этой безмерностью В мире мер?!”) с желанием удержать,

сохранить мельчайший атом бытия (“что же все художество, как не нахождение потерянных вещей, не увековечение - утрат?”, - которые, в конечном счете, все будут “телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души”). Неразличимое переплетение бытия и небытия - то есть бег от себя теперешнего к себе небывалому, и сохранение каждой частицы минувшего и минующего, как уже некоего достижения, залога нескончаемого