Типология характеров в «Конармии» И. Бабеля — страница 8

  • Просмотров 399
  • Скачиваний 8
  • Размер файла 27
    Кб

им апокрифический сюжет о браке Иисуса и Деборы, в котором акцентируется именно человеческое, страдающее и сострадающее начало в самом Христе – в эпизоде, когда «пчела скорби укусила Его в самое сердце» (с.60). Фигура Аполека предстает у Бабеля в призме взаимоисключающих восприятий (викария, Лютова, простого кладбищенского сторожа), в некотором смысле в качестве alter ego самого автора, который, «подобно Аполеку <…> в перл

создания возводит естество человека»[11], и ассоциируется с возникающим в рассказе образом его друга, старого «слепого гармониста» Готфрида, духовно выстоявшего в жизненных странствиях и сумевшего сберечь в себе чувство музыкальной гармонии: «Выбивает <…> тишайшую мелодическую дробь <…> слушает нескончаемую музыку своей слепоты» (с.59). Жертва своего времени. Глубоко осмысляя нравственную цену революционных

экспериментов, автор цикла прибегает к «поэтике парадоксов и деформаций», создает художественную «концепцию изувеченного, сломанного, деформированного мира»[12]. Среди героев – носителей искалеченного гражданскими потрясениями сознания – выделяются, с одной стороны, представители уходящего мира, обреченные теперь на участь «бывших» людей. Это и «сын житомирского рабби» Илья – «последний принц в династии», воспринимаемый

Лютовым как «принц, потерявший штаны, переломанный надвое солдатской котомкой» («Сын рабби», с.191), и дьякон Иван Аггеев («Иваны»), занимающий позицию неучастия в исторических сдвигах и тщетно уповающий на возможность избежать применения к себе революционной логики, по которой «таперя кажный кажного судит» (с.156). Жертвой становится в изображении Бабеля и человек, активно включенный в революционную стихию, но изнутри, часто

неосознанно для себя самого, надломленный ею. Никиту Балмашева (автора письма в рассказе «Соль») и его товарищей – «бойца Головицына» и «бойца Кустова» пассионарное служение «грубому пролетариату» и революционное правдоискательство в рассказе «Измена» приводят к тяжелейшему безумию, которое заставляет повсеместно усматривать измену и «издевательство беспартийной массы» (с.174), восставать против собственного телесного

естества («душа горит и рвет огнем тюрьму тела», с.176). «Детский» вариант подобного надлома глубоко исследован в сказовом повествовании рядового конармейца мальчика Курдюкова («Письмо»). В его предельно искреннем письме «любезной маме Евдокии Федоровне» (с.43) за чертами привычной крестьянской хозяйственности, рудиментами отброшенного наступившей эпохой религиозного мировидения («Я принимал от них страдания, как Спаситель