Судьба поэта серебряного века Владислав Ходасевич

Судьба поэта серебряного века Владислав Ходасевич Не так давно почти вся поэзия "серебряного века" была под негласным, но от этого не менее унизительным и бессмысленным запретом. И стихотворения Владислава Ходасевича не были исключением.Творения таких поэтов были доступны немногим, у кого находилось мужество достать перепечатанные на машинке, на желтоватой ворсистой бумаге, с неизбежными опечатками, стихотворения. Но

даже в таком виде они оказывались ценнее многих шикарно изданных лже-писателей.После краха коммунистической диктатуры выяснилось, что Россия – еще не совсем мертвое духовно пространство, и "самиздатовские" сборники Владислава Ходасевича сыграли в этом благотворную роль.Печататься Ходасевич начал в 1905 г. в журналах символистов, но только третья книга – "Путем зерна" – принесла ему славу, выдвинул в число самых

значительных мастеров своего времени. До этого он был таким, как многие, а после приобрел самоценное, не меркнущее во времени имя-знак, чуть-чуть экзотичный своим польским "акцентом": Владислав Ходасевич. Грязные лужи на улицах Москвы и послереволюционного Петрограда, хаос, который поглотил всю Россию осенью 1917 г., вызвали к жизни эту книгу. Но они же позволили поэту испить воды из чистых античных источников, гордясь через

несколько лет тем, что онПривил-таки классическую розуК советскому дичку.Живя в Доме искусств в Петрограде, поэт мучался размышлениями над тяготами жизни, его даже посещали грешные мысли о самоубийстве. Хорошо характеризует его состояние название книги его стихотворений – "Тяжелая лира".Люблю людей, люблю природу,Но не люблю ходить гулять,И твердо знаю, что народуМоих творений не понять.Ходасевич – тот тип русского

поэта, который в советские времена почти исчез, когда узкая специализация людей литературы свидетельствовала не столько о глубине постижения ими своей "специальности", сколько об общем бескультурье, ограничивающем творческие возможности. В творческом наследии даже самых талантливых поэтов тех времен нет ни серьезных литературно-критических работ, ни позы и драматургии, ни развернутых мемуаров, какие остались после