Судьба и стихи Николая Гумилева

Судьба и стихи Николая Гумилева Что есть прекрасная жизнь, как не реализация вымыслов, созданных искусством? Разве не хорошо сотворить свою жизнь, как художник творит свою картину, как поэт создает поэму? Правда, материал очень неподатлив, но разве не из твердого камня высекают самые дивные статуи? Из письма Н. С. Гумилева к В. Е. Аренc от 1 июля 1908 г. 1 В жизни и смерти Николая Степановича Гумилева (1886—1921), в его стихах, взглядах,

поступках, в его общественно-литературной деятельности и гражданском поведении нет ничего случайного. И быть не могло. Он сам строил свою судьбу, как строят дом, сам ее складывал, как складывают книгу. Он, говоря иными словами, сам сделал себя таким, каким остался и в легендах, и в истории отечественной литературы. Роду Гумилев был отнюдь не знатного, хотя и дворянского, — но попробуйте-ка припомнить в русской поэзии XX века

большего аристократа, большего "рыцаря" и "паладина", чем этот сын скромного корабельного врача из Кронштадта. Смолоду, как рассказывают мемуаристы и как признавался сам Гумилев, он был очень некрасив, неуклюж, болезненно застенчив и скован — в это трудно поверить, настолько значительным, светящимся красотою и благородством стало лицо, глядящее на нас с поздних его фотографий, настолько единодушно изумление, с каким

современники и в особенности современницы вспоминают и безупречную, "гвардейскую" выправку поэта, и его подчеркнутое "джентльменство" — весьма выразительное, иногда даже чуть-чуть смешное на фоне "пещерного" быта и "упрощенных" нравов времен военного коммунизма, террора, разрухи и голода. В гимназиях — в том числе и в знаменитой Николаевской Царскосельской, директором которой был поэт Иннокентий Федорович

Анненский, — Гумилев учился, говорят, плоховато, не закончил он курса ни Сорбонны, ни Петербургского университета — и в это тоже трудно поверить, настолько не похож на недоучку автор классических "Писем о русской поэзии", блистательный переводчик, историк и теоретик искусства, знаток не только европейской, но и африканской, но и восточной культур. Для него словно бы не существовало несбыточное. Ему — так, во всяком случае,