Страсти-мордасти 2 — страница 9

тележку да свезла меня в чистое поле! А то — издохну и не увижу никогда. Шкура ты, мамка, право! — обиженно и грустно закончил он. Мать ласково посоветовала ему: — А ты — не ругайся, не надо! Ты еще маленький... — «Не ругайся»! Тебе — хорошо, ходишь куда хошь, как собака все равно. Ты — счастливая... Слушай-ка,— обратился он ко мне,— это бог сделал поле? — Наверное. — А зачем? — Чтобы гулять людям — Чистое поле! — сказал мальчик,

задумчиво улыбаясь, вздыхая. — Я бы взял туда зверильницу и всех выпустил их,— гуляй, домашние! А — слушай-ка! — бога делают где — в богадельне? Его мать взвизгнула и буквально покатилась со смеха,— опрокинулась на постель, дрыгая ногами, вскрикивая: — О,— чтоб те... о господи! Утешеньишко ты мое! Да, чай, бога-то — богомазы... ой, смехота моя, чудашка... Ленька с улыбкой поглядел на нее и ласково, но грязно выругался. — Корячится, точно

маленькая! Любит же хохотать. И снова повторил ругательство. — Пускай смеется,— сказал я,— это тебе не обидно! — Нет, не обидно,— согласился Ленька.— Я на нее сержусь, только когда она окошко не моет; прошу, прошу: «Вымой же окошко, я света божьего не вижу», а она все забывает... Женщина, посмеиваясь, мыла чайную посуду, подмигивала мне голубым светлым глазом и говорила: — Хорошо утешеньице у меня? Кабы не он — утопилась бы давно,

ей-богу! Удавилась бы... Она говорила это улыбаясь. А Ленька вдруг спросил меня: — Ты — дурак? — Не знаю. А что? — Мамка говорит — дурак! — Так ведь я — почему? — воскликнула женщина нимало не смущаясь.— Привел с улицы пьяную бабу, уложил ее спать, а — сам ушел, нате-ко! Я ведь не во зло сказала. А ты уж сейчас ябедничать, у — какой... Она говорила тоже, как ребенок, строй ее речи напоминал девочку-подростка. Да и глаза у нее были детски

чистые,— тем безобразнее казалось безносое лицо, с приподнятой губой и обнаженными зубами. Какая-то ходячая, кошмарная насмешка, и — веселая насмешка. — Ну, давайте чай пить,— предложила она торжественно. Самовар стоял на ящике рядом с Ленькой, озорниковатая струйка пара, выбиваясь из-под измятой крышки, касалась его плеча. Он подставлял под нее ручонку и, когда ладонь увлажнялась паром,— мечтательно щурясь, вытирал ее о волосы.

— Вырасту большой,— говорил он,— сделает мамка тележку мне, буду по улицам ползать, милостинку просить. Напрошу и выползу в чистое поле. — Охо-хо,— вздохнула мать и тотчас тихонько засмеялась.— Раем видит поле-то, милый! А там — лагеря, да охальники солдаты, да пьяные мужики. — Врешь,— остановил ее Ленька, нахмурясь.— Спроси-ка его, какое оно, он видел. — А я — не видала? — Пьяная-то! Они начали спорить, совсем как дети, так же