Социально-общественная проблематика романа Ф.М.Достоевского Идиот . — страница 7

от гашиша, опиума или вина, унижающие рассудок, искажающие душу, ненормальные и несуществующие? Об этом он здраво мог судить по окончании болезненного состояния <...>. Если в ту секунду, то есть в самый последний сознательный момент перед припадком, ему случалось успевать ясно и сознательно сказать себе: “Да, за этот момент можно отдать всю жизнь!” — то, конечно, этот момент сам по себе и стоил всей жизни. Впрочем, за

диалектическую часть своего вывода он не стоял: отупение, душевный мрак, идиотизм стояли пред ним ярким последствием этих “высочайших минут”. Серьезно, разумеется, он не стал бы спорить. В выводе, то есть в его оценке этой минуты, без сомнения, заключалась ошибка, но действительность ощущений все-таки несколько смущала его. Что же в самом деле делать с действительностью? В сознании самого героя расходятся действительность

ощущения и действительность реальности, субъективная правда (“красота и молитва”) и объективная (“отупение, душевный мрак, идиотизм). Слово автора-повествователя объективирует субъективную правду героя. Повествовательный контекст (все размышления героя в этой главе увязаны с его предчувствием назревающего покушения Рогожина и нежеланием верить в это предчувствие) может читаться неоднозначно: и как болезненное прозрение

князем намерений Рогожина, сопряженное с нежеланием верить в это прозрение, и внутренней необходимостью проверить, что же происходит на самом деле; и как провокация Рогожина на преступление, ведь князь идет к дому Настасьи Филипповны, предчувствуя, что встретит там Рогожина, и этим подталкивает его к преступлению. Собственно авторское, отстраненное описание припадка дается автором как бы с точки зрения внешнего наблюдателя. В

этом объективном описании и намека нет на “красоту и молитву”. Скорее утверждается совсем обратное впечатление, подтверждением которого оказывается тот ужас, которые “многие” испытывают при виде припадка эпилепсии. Подтверждается реальность этого впечатления и тем фактом, что Рогожин в оцепенении ужаса не совершил убийство князя. В повествовательном контексте данной главы в слове автора-повествователя непоправимо

расходятся две действительности: субъективная (героя) и объективная (самой жизни). “Красота и молитва”, переживаемые героем в его внутреннем мире, в жизни оборачиваются “отупением, душевным мраком, идиотизмом”; его бесконечная вера в человека (в момент, когда Рогожин поднимет нож, князь крикнет: “Парфен, не верю!..”) в реальности оказывается провокацией преступления. Слово автора-повествователя, объективируя субъективную