Федор Степун и большевистское имяславие — страница 7

  • Просмотров 672
  • Скачиваний 8
  • Размер файла 28
    Кб

«Заклинатель отождествляет волю аудитории с божественной волей, тогда как подлинная молитва отделяет их друг от друга»21 . И Розеншток-Хюсси констатирует: «Воля Гитлера и воля его бога до тошноты одинаковы. Великое искусство красноречия свело Гитлера с ума. Поскольку он обладает привилегией выступать с речами, воспламенять массы, он заклинает. И таким образом он парит, как дух, вышедший из бездны язычества, дух из того времени,

когда Бог еще не тронул уста Израиля своим раскаленным углем»22 . Антисемитизм Флоренского, кстати сказать, был замешан, как мне кажется, как раз на том же: на защите магизма от разума и иудейского понимания молитвы. * * * Вопрос Степуна был прост: «почему русский мужик был наречен русской революцией пролетарием, пролетарий — сверхчеловеком, Маркс пророком сверхчеловечества и почему вся эта фантастика одержала в России такую

страшную победу над Россией»?23 В словах Флоренского я вижу ответ на этот вопрос: «Речь шла о социальной значимости имен, поскольку они служат точками приложения известных верований и убеждений народов: может быть, имена и ничто, но их признают народы за нечто, и в силу этого признания имена ведут себя в жизни общества как некие фокусы социальной энергии; пусть эти фокусы мнимы, но для глаза, видящего их, и мнимые, они вполне

равносильны фокусам действительным»24. Маяковский, самый магический, лозунговый поэт той эпохи, умевший в эти лозунги вложить всю страсть души и заклинательно-магическую силу, очень чувствовал силу и действенность того или иного наименования: Пролетариат — неуклюже и узко тому, кому коммунизм — западня. Для нас это слово — могучая музыка, могущая мертвых сражаться поднять. Эту ситуацию магического значения новых слов еще в 1905

году, после первой русской революции, увидел уже Бердяев: «Теперь более чем когда-либо развивается культ громких слов, какое-то лакейство перед такими звуками, как “пролетариат”, “народ”, “революция”, “восстание” и т. п. И до патологических размеров доходит потребность лежать на брюхе перед кумирами и всякими подобиями на земле. Не привыкли к свободе»25. Но слова эти утверждались в жизни, более того, именование человека вдруг

теряло человеческий смысл, наполняясь волшебным образом социальными энергиями восставшего народа: Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим — партия, подразумеваем — Ленин. («Владимир Ильич Ленин», 1924) Ленин оказался истинным имяславцем, отказавшимся от Марксовой науки, но превратившим имя Маркса в сгусток революционной энергии. Стоит вдуматься в характеристику Степуна Ленину, чтобы осознать, почему в