Эстетика агиографического дискурса в поэме В.В. Маяковского "Владимир Ильич Ленин" — страница 3

дискурсивной структуры жития и поэмы Маяковского подтверждает это красноречивее любых эксплицированных свидетельств. Важнейшей чертой эстетики агиографического дискурса является установление ценностно-смысловой дистанции между образом повествователя и главным героем жития. Тот, кто рассказывает житие, изначально отягчён грехом. Этот первородный грех роднит его с потенциальным читателем и противопоставляет святому,

свободному от греха. Отягчённость грехом в житии не имеет ничего общего с аристотелевской трагической виной, которая никогда не коллективна, а всегда индивидуальна. Агиографический повествователь - носитель коллективной вины, разделяющий её со всем человеческим родом, именно поэтому признание её - жанровый и шире - эстетический, а отнюдь не экзистенциальный признак дискурса. Как правило, автору жития не хватает слов, чтобы

выразить подвиг святого, и он должен просить читательского прощения. "Благодарю тя, владыко мои господине Иисус Христосъ, яко сподобилъ мя еси недостойнааго соповедателя быти святыимъ твоимъ въгодником ... и не бехъ достоинъ грубъ сы и неразумичьнъ к симъ же яко и не бехъ ученъ же хытрости" - начинает Нестор "Житие препадобнааго отца нашего Феодосия Игумена Печерьскаго" (XI в.). Позже, на рубеже XIV-XV вв., формула авторского

покаяния может обрастать рядом метафор, образуя замкнутый фрагмент повествования. Так, в "Житии Стефана Пермского, написанного Епифанием Премудрым", обнаруживаем следующий эпизод: "Увы, мне, како скончаю мое житiе, како переплову се море великое и пространное, ширшееся, печальное, многомутное, не стояще, смятущееся; како препровожу душевную ми лодiю промежу волнами свирепыми, како избуду треволнинiа страстеи, люте

погружаюся въ глубине золъ, и зело потопляяся в бездне греховнеи". Поэма "Владимир Ильич Ленин" органически вбирает в себя жанрово-стилевые и композиционные клише древнерусского жития. "Люди - лодки. Хотя и на суше. Проживёшь своё пока, много всяких грязных ракушек налипает нам на бока. А потом, пробивши бурю разозлённую, сядешь, чтобы солнца близ, и очищаешь водорослей бороду зелёную и медуз малиновую слизь. Я себя под

Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше". Характерно, что очертив ценностно-смысловую дистанцию между автором и персонажем, Маяковский точно так же, как и древнерусский агиограф, испытывает недостаток слов для адекватной сакрализации текста: "Слово за словом из памяти таская, не скажу ни одному - на место сядь. Как бедна у мира слова мастерская! Подходящее откуда взять". Здесь уместно вспомнить одну из основных